Воспользовавшись возможностью, я проскользнул к двери и выскочил в напитанный влагой и наполненный запахом осеннего тлена парк.

От пристани к санаторию шли две дороги. Одна покороче, но не асфальтированная, протоптанная просто в парке, видимо еще летом, многочисленными желающими посмотреть на реку. Вторая более длинная, дугой огибающая парк, но зато покрытая старым потрескавшимся асфальтом. Предположив, что новые отдыхающие, скорее всего будут с чемоданами, чьи колеса потребуют для себя все-таки более-менее твердого покрытия, я пошел по длинной дороге в надежде встретить их по пути.

Примерно на половине дороги, я догнал полковника. Как и любой не слишком умный служака, честно отдавший свой долг родине и не озаботившийся ни карьерой, ни связями, он дошел до звания подполковника, и был выдворен на пенсию вместе с последним повышением в звании. Родом Алексей Петрович был из Одессы, но не был в родных краях уже много лет, решив на пенсии обосноваться в Москве. В результате, рассорившись со всеми дальними родственниками и лишенный их поддержки, полковник пытался выжить в столице на одну военную пенсию, посвятив свою жизнь войне с многочисленными социальными и коммунальными службами. Видимо, чтобы передохнуть от Алексея Петровича, Собес и наградил его бесплатной путевкой в санаторий.

Ходил полковник всегда в старой, линялой, но еще весьма крепкой военной форме, и, кроме того, сохранил до сих пор свою офицерскую осанку, поэтому узнать его издалека со спины не представляло труда. Подумав, не срезать ли мне путь через парк, обходя вояку, чтобы избежать очередной нудной беседы, но, посмотрев на размокшую грязь между деревьями, я отказался от этой идеи, и, догнав полковника, поздоровался.

— Вечер добрый, Алексей Петрович.

— О, Ваня, добрый вечер, добрый. Куда спешите так?

— Я из окон заметил, что к нам паром идет. Вот, решил, так сказать, полюбопытствовать, кто же к нам приехал. Сами знаете, новых лиц давно не было.

— Ну значит мы их по дороге тут и встретим, — полковник шел размеренным медленным шагом, так что мне, поневоле, пришлось снизить темп. Идти также широко у меня не получалось, поэтому получилось, что я жалко семеню рядом.

— Кстати, — продолжил вдруг Алексей Петрович, — вы слышали последние новости? Что вы так скажете про Украину? Вот что они там делают, черти, а? Нет, чтобы сразу вопрос решить…

Тема родной в прошлом Украины была у полковника крайне болезненной. Однако, еще никому не удалось выяснить ни политические пристрастия Алексея Петровича, ни то, какую сторону в украинском конфликте он занимает. Он негодовал по любому поводу: что идет война, и, одновременно, что военные действия идут слишком вяло, что президент, не уточняя даже какой именно, никак не может договорится, что он действует слишком твердо, но полная тряпка, потому как не решается на жесткие меры.

Его нравоучительные беседы о политической обстановке изнуряли не меньше медицинских историй актера, но, к сожалению, создавали часть ежедневных ритуалов санатория. Так как все обитатели острова, включая персонал санатория, были зафиксированы в пространственно-временных координатах регулярным расписанием завтраков, обедов и ужинов, то даже законченный социофоб не смог бы избежать ни ежедневного промывания косточек всех соседей со стороны Анны Павловны, ни ворчания буфетчицы, ни распекания менторским тоном от главврача Ирины Семеновны, ни тошнотворных медицинских подробностей Петра Николаевича.

Практически отключив слух, и невпопад отвечая «Да, безусловно» и «Ну надо же» я дошел с полковником до пристани. Никаких новоприбывших не наблюдалось, однако паром продолжал стоять у берега, словно ожидая кого-то. Я оставил полковника на смотровой площадке у набережной и сбежал вниз, к пристани, чтобы хотя бы у паромщика узнать кто именно приехал к нам и куда делись эти таинственные гости.

Пьяный бородатый паромщик неожиданно встретил меня грубым окриком: «Куда прешь». Ошеломленно остановившись, я смотрел как он активно машет руками и, щедро сдабривая свою речь отборным матом, орет про то, что мне на борт нельзя.

— Да я и не хочу к вам на борт. Я только спросить хотел… — робко начал было я, но паромщик ничего не хотел слушать.

— Ага, знаем мы вашего брата. Не хочет он. Как же. Сиди на берегу, а на борт не лезь. Не тебя жду. Кыш пошел.

Продолжать беседу с грубияном совершенно не хотелось, и я, взглянув снизу-вверх на полковника, наблюдавшего за нашей перепалкой со смотровой площадки, пошел быстрым шагом короткой дорогой, через парк.

У дверей санатория меня встретила группа людей и сотрудников — по местным меркам, целая толпа.

— Вы представляете, какова паршивка! — обратился ко мне актер — заявилась тут. Совершенно беспардонная особа, хочу я вам сказать.

— Вы о ком? Кто-то новый, все таки, приехал, — спросил я?

— Приехала, приехала. Прискакала, — фыркнула медсестра.

— Да шлюха она, шлюха — я вам говорю, — ворвалась в разговор Анна Павловна, подтаскивая собачку поближе, — приехала сюда за мужиками.

Она оглядела окружающих, почему-то остановила взгляд на мне:

— Нет, я категорически не могу допустить, чтобы эта особа морально разлагала наш коллектив, — Анна Павловна почему-то говорила это все персонально мне, — я не пущу вас, туда, пока она не уберется из санатория.

В это время из дверей санатория вышла Ирина Семеновна и уверенной поступью руководителя, которой позавидовал бы любой генерал, подошла к нашей компании:

— Все в порядке, граждане, не волнуйтесь. Все выяснилось. У дамочки … — главврач сделала паузу и с видом победителя оглядела всех, — нет даже Путевки. Так что сейчас я позвоню паромщику, чтобы приехал и забрал ее назад. Она не будет тут жить.

Обитатели санатория радостно зашумели, а я, решив воспользоваться тем, что выпал из центра всеобщего внимания, пошел в сторону дверей.

— Куда? — проскрипел зловеще актер, но пытаться одновременно схватить меня костлявой рукой за полу пальто и крутить колеса инвалидного кресла у него не получилось, и я легко ускользнул от него.

Влетев фойе, я увидел гостью. Молодая девушка, одетая немного не по погоде — в легкий свитер и джинсы, вскочила со скамейки, как только меня увидела. Подбежала ко мне и остановилась в нерешительности.

— Ты… узнаешь меня? — Робко спросила она. Я растерялся. Пытаясь сфокусироваться на ее лице, я испытывал словно бы легкое головокружение. Различая отдельные детали — например свежие следы слез на щеках, непослушную прядь каштановых волос, темно-малиновый берет, но вот свести все детали в одну картину я никак не мог. Словно я наблюдал девушку через телескоп с разболтанной резкостью — то вроде резкая картина, но выхватывающая одну мелкую деталь, а при попытке уменьшить изображение — оно расфокусируется до рези в глазах. Или, скорее, это походило на ощущение, какое возникает при попытке рассмотреть какие-либо детали на ярком источнике света.

— Эмм… — протянул я, — к сожалению, не могу вспомнить кто вы. Где-то я вас видел, но, к сожалению, не могу вспомнить где. Прошу прощения, — пробормотал я.